ПИЗДЕЦ
завтра ВСЁ решится.


УДАЧИ МНЕ! РУГАЙТЕ МЕНЯ ЗАВТРА ВЕСЬ ДЕНЬ.



Пожалуйста, помоги.

---

Человеческий подвиг.Я плакала.



Кровь и смерть

Умерла 26/IV 1942 г. наша дочь Милетта Константиновна, рожденная 11/VIII 1933 г. — 8 лет 8 месяцев и 15 дней от роду.

Федор жил с 7/IV 1942 по 26/VI 1942 года — 80 дней…

26/IV
дочь умерла в час ночи, а в 6 утра кормить Федора грудью — ни одной
капли молока. Детский врач сказала: «Я рада, а то мать (то есть я бы)
умерла и оставила бы трех сыновей. Не жалей дочь, она недоносок —
умерла бы в восемнадцать — обязательно».

Ну а раз молока нет, я
3/V 1942 года сдала в Институт переливания крови на 3-й Советской
улице, не помню, сколько гр., так как я донор с 26 июня 1941 года.
Будучи беременной Федей, сдала крови: 26/VI — 300 гр., 31/VII — 250
гр., 3/IX — 150 гр., 7/XI — 150 гр. крови. Больше уже нельзя. 11/XII —
120 гр. = 970 гр. крови.

12/I 1942 г. — уже давно ходили пешком,
я шла по льду наискосок от университета к Адмиралтейству по Неве. Утро
было солнечное, морозное — стояли вмерзшие в лед баржа и катер. Шла с
18-й линии В.О. сначала по Большому пр. до 1-й линии и до Невы мимо
Меньшикова дворца и всех коллегий университета. Потом от Невы по всему
Невскому пр., Староневскому до 3-й Советской…

А как разделась,
врач — молодой мужчина — ткнул рукой в грудь: «Что это?» А я ответила:
«Буду в четвертый раз матерью». Он схватился за голову и выбежал. Вошли
сразу три врача — оказывается, беременным нельзя сдавать кровь —
карточку донора зачеркнули. Меня не покормили, выгнали, а я должна была
получить справку на февраль 1942 года, на рабочую карточку и паек (2
батона, 900 гр. мяса, 2 кг крупы), если бы у меня взяли кровь…

Шла
обратно медленно-медленно, а дома ждали трое детей: Милетта, Кронид и
Костя. А мужа взяли в саперы… Получу за февраль иждивенческую карточку,
а это — 120 гр. хлеба в день. Смерть…

Когда на лед взошла,
увидела справа под мостом гору замерзших людей — кто лежал, кто сидел,
а мальчик лет десяти, как живой, припал головкой к одному из мертвецов.
И мне так хотелось пойти лечь с ними. Даже свернула было с тропы, но
вспомнила: дома трое лежат на одной полутораспальной кровати, а я
раскисла — и пошла домой.

В квартире четыре комнаты: наша — 9
метров, крайняя, бывшая конюшня хозяина четырех домов (19, 19А, 19Б,
19В). Воды нет, трубы лопнули, а все равно люди льют в туалеты, жижа
льет по стене и застывает от мороза. А стекол нет в окнах, еще осенью
все они выбиты от взрыва бомбы.

Пришла домой повеселевшая, а
дети рады, что пришла. Но видят, что пустая, и ни слова, молчат, что
голодные. А дома лежит кусочек хлеба. На три раза. Взрослому, то есть
мне — 250 гр., и три детских кусочка — по 125 гр. Никто не взял…

Затопила
печку, поставила 7-литровую кастрюлю, вода закипела, бросила туда сухую
траву черничника и земляничника. Разрезала по тоненькому кусочку хлеба,
намазала очень много горчицы и очень крепко посолила. Сели, съели,
очень много выпили чаю и легли спать. А в 6 часов утра надеваю брюки,
шапку, пиджак, пальто, иду очередь занимать. В 8 только откроется
магазин, а очередь длинная и шириной в 2—3 человека — стоишь и ждешь, а
самолет врага летит медленно и низко над Большим пр. В.О. и льет из
пушек, народ разбегается, а потом снова в свою очередь встает без
паники — жутко…

А за водой на санки ставишь два ведра и ковшик,
едешь на Неву по Большому проспекту, 20-й линии к Горному институту.
Там спуск к воде, прорубь, и черпаешь в ведра воду. А вверх поднять
сани с водой помогаем друг другу. Бывает, половину пути пройдешь и
разольешь воду, сама вымокнешь и снова идешь, мокрая, за водой…

Пуповина

В
квартире пусто, кроме нас никого, все ушли на фронт. И так день за
днем. От мужа — ничего. И вот наступила роковая ночь 7/IV 1942 г. Час
ночи, схватки. Пока одела троих детей, белье собрала в чемодан, двоих
сыновей привязала к санкам, чтобы не упали, отвезла их во двор к
помойке, а дочь и чемодан оставила в подворотне. И родила… в брюки…

Забыла, что у меня дети на улице. Шла медленно, держась за стену своего дома, тихо-тихо, боялась задавить малютку…

А
в квартире — темно, а в коридоре — вода с потолка капает. А коридор — 3
метра шириной и 12 — в длину. Иду тихо-тихо. Пришла, скорей расстегнула
штаны, хотела положить малыша на оттоманку и от боли потеряла сознание…

Темно,
холодно, и вдруг открывается дверь — входит мужчина. Оказалось, он шел
через двор, увидел двоих детей, привязанных к санкам, спросил: «Куда
едете?» А пятилетний мой Костя и говорит: «Мы едем в родильный дом!»

«Эх,
дети, наверно, вас мама на смерть привезла», — предположил мужчина. А
Костя и говорит: «Нет». Мужчина молча взялся за санки: «Куда везти?» А
Костюха командует. Смотрит человек, а тут еще одни санки, еще ребенок…

Так
и довез детей до дому, а дома зажег огарок в блюдечке, лак-фитиль —
коптит ужасно. Сломал стул, разжег печурку, поставил кастрюлю с водой —
12 литров, побежал в родильный… А я встала, дотянулась до ножниц, а
ножницы черные от копоти. Фитилек обрезала и разрезала такими ножницами
пуповину напополам… Говорю: «Ну, Федька, половина тебе, а другая —
мне…» Пуповину ему я обвязала черной ниткой 40-го номера, а свою — нет…

Я
же, хоть и четвертого родила, но ничегошеньки не знала. А тут Костя
достал из-под кровати книгу «Мать и дитя» (я всегда читала в конце
книги, как избежать нежелательной беременности, а тут прочла первую
страницу — «Роды»). Встала, вода нагрелась. Перевязала Федору пуповину,
отрезала лишний кусок, смазала йодом, а в глаза нечем пускать. Едва
дождалась утра. А утром пришла старушка: «Ой, да ты и за хлебом не
ходила, давай карточки, я сбегаю». Талоны были отрезаны на декаду: с 1
по 10-е число, ну а там оставалось 8, 9 и 10-е — 250 гр. и три по 125
гр. на три дня. Так этот хлеб нам и не принесла старушка… Но 9/IV я ее
увидела мертвую во дворе — так что не за что осуждать, она была хорошим
человеком…

Сестра пришла из родильного и кричит: «Где вы, у меня
грипп!» А я кричу: «Закройте дверь с той стороны, а то холодно!» Она
ушла, а Костя пятилетний встал и говорит: «А каша-то сварилась!» Я
встала, печку затопила, да каша застыла, как кисель.

Вот съели
мы эту кашу без хлеба и выпили 7-литровую кастрюлю чаю, я одела
Феденьку, завернула в одеяло и пошла в роддом имени Ведемана на 14-ю
линию. Принесла, мамочек — ни души. Говорю: «Обработайте пупок сыну».
Доктор в ответ: «Ложитесь в больницу, тогда обработаем!» Я говорю: «У
меня трое детей, они остались в квартире одни». Она настаивает: «Все
равно ложитесь!» Я на нее заорала, а она позвонила главврачу. А
главврач заорал на нее: «Обработайте ребенка и дайте справку в загс на
метрики и на детскую карточку».

Она развернула ребенка и
заулыбалась. Пуповину, перевязанную мной, похвалила: «Молодец, мама!»
Отметила вес малыша — 2,5 кг. В глазки пустила капли и все справки
дала. И пошла я в загс — на 16-й линии он располагался, в подвале
исполкома. Очередь огромная, люди стоят за документами на мертвых. А я
иду с сыном, народ расступается. Вдруг слышу, кто-то кричит:
«Нахлебника несешь!» А другие: «Победу несет!»

Выписали метрики
и справку на карточку детскую, поздравили, и пошла я к председателю
исполкома. По лестнице широкой поднялась и увидела старичка, сидящего
за столом, перед ним — телефон. Спрашивает, куда и зачем иду. Отвечаю,
что родила сына в час ночи, а дома еще трое детей, в коридоре — вода по
щиколотку, а в комнате — две стены лицевые, и к ним прилипли подушки
наполовину мокрые, а со стен жижа ползет…

Он спросил: «В чем нуждаетесь?» Я ответила: «Дочь восьми лет, сидя ночью под аркой на санках, продрогла, ей бы в больницу».

Он
нажал какую-то кнопку, вышли три девушки в военной форме, как по
команде, подбежали ко мне, одна взяла ребенка, а две — меня под руки и
проводили домой. Я расплакалась, устала вдруг, едва-едва дошла до дому…

В
тот же день нас переселили в другую квартиру на нашей же лестнице —
четвертый этаж. Печка исправная, в окно вставлены два стекла из нашего
книжного шкафа, а на печке — 12-литровая кастрюля стоит с горячей
водой. Врач женской консультации, пришедшая тоже на помощь, принялась
мыть моих детей, первой — Милетту — голая голова, ни одного волоса… Так
же и у сыновей — тощие, страшно смотреть…

Ночью — стук в дверь.
Я открываю, стоит в дверях моя родная сестра Валя — она пешком шла с
Финляндского вокзала. За плечами — мешок. Раскрыли, боже: хлеб чисто
ржаной, солдатский, булка — кирпичик пышный, немного сахара, крупа,
капуста кислая…

Радио работало сутки. Во время обстрела —
сигнал, в убежище. Но мы не уходили, хотя наш район несколько раз в
день из дальнобойных орудий обстреливали. Но и самолеты бомб не жалели,
кругом заводы…

26/IV 1942 г. — Милетта умерла в час ночи, а в
шесть утра радио известило: норму на хлеб прибавили. Рабочим — 400 гр.,
детям — 250 гр… Целый день в очередях провела. Принесла хлеб и водку…

Милетту
одела в черный шелковый костюм… Лежит на столе в маленькой комнате,
прихожу домой, а два сына, семи лет Кронид и пяти лет Костя, валяются
пьяные на полу — половина маленькой выпита… Я испугалась, побежала на
второй этаж к дворнику — ее дочь окончила мединститут. Она пришла со
мной и, увидев детей, засмеялась: «Пусть спят, лучше их не тревожь»…

Глаза заросли мхом

6/V
1942 г. утром ушла за хлебом. Прихожу, а Кронида не узнать — опух, стал
очень толстым, на куклу Ваньку-встаньку похож. Я его завернула в одеяло
и потащила на 21-ю линию в консультацию, а там — закрыто. Тогда понесла
его на 15-ю линию, где тоже дверь на замке. Принесла обратно домой.
Побежала к дворничихе, позвала доктора. Врач пришла, посмотрела и
сказала, что это третья степень дистрофии…

Стук в дверь.
Открываю: два санитара из больницы имени Крупской — по поводу дочки. Я
перед их носом дверь закрыла, а они снова стучат. И тут я опомнилась,
дочки-то нет, а Кроня, Кронечка-то живой. Я дверь открыла, объяснила,
что сына надо в больницу. Закутала его в одеяло и пошла с ними,
прихватив метрики и детскую карточку.

В приемном покое врач мне говорит: «У вас же — дочь». Отвечаю: «Дочь умерла, а вот сын болен…» Сына взяли в больницу…

Слез нет, но на душе пусто, жутко. Костюха притих, меня целует и за Федей ухаживает, а Федя лежит в ванне детской, оцинкованной…

9/V
1942 г. Мой муж пришел пешком с Финляндского вокзала на сутки. Сходили
за тележкой и справкой для похорон на Смоленском кладбище. Кроме моей
малышки — два неопознанных трупа… Одну из умерших дворники волокли за
ноги, и голова ее стучала по ступенькам…

На кладбище нельзя было
плакать. Милетту отнесла и положила аккуратно на «поленницу» из умерших
незнакомая женщина… 15 дней пролежала Милетта дома, глаза мхом заросли
— пришлось личико закрыть шелковой тряпочкой…

Легкая земля

По
радио говорят: «Каждый ленинградец должен иметь огород». Все скверы
превращены в огороды. Семена моркови, свеклы, лука дают бесплатно. У
нас на Большом проспекте посажены лук и щавель. Еще радиообъявление:
можно получить пропуск в Бергардовку, во Всеволожск, а у меня там Валя
в госпитале работает. Я в 16-е отделение милиции, к начальнику. Он мне
пропуск выписывает, а я его прошу на время отъезда няньку. И он
вызывает женщину — Рейн Альму Петровну и спрашивает ее: «Пойдешь в
няньки к ней? — на меня указывая. — У нее три сына: один семи, второй —
пяти лет, а третий и вовсе новорожденный…»

Она пошла ко мне
домой. А я пешком на Финляндский вокзал. Поезд шел ночью, обстрелы.
Приехала я во Всеволожск в пять утра: солнце, листья на деревьях
распускаются. Валин госпиталь — бывший пионерлагерь.

Сижу на
берегу речки, птицы поют, тишина… Как в мирное время. Вышел из дома
какой-то дедушка с лопатой. Спрашивает: «Что здесь сидите?» Объясняю:
«Вот, приехала огород копать, а лопату в руках не умею держать». Он мне
дает лопату, показывает, как копать, а сам садится и смотрит, как я
работаю.

У него земля легкая, ухоженная. Большой участок перекопала, а тут и моя Валя пришла: несет хлеб и пол-литра черной смородины…

Я
села, понемногу щиплю хлеб, ем ягоды, запиваю водой. Подошел ко мне дед
и говорит: «Пиши заявление — даю тебе две комнаты и комнатушку на
чердаке…»

Так я своих недалеко, но из города вывезла. Феденьку взяли в круглосуточные ясли, а за Костюхой смотрел дед…

6/VI
поехала в Ленинград за Кронидом. Выписали его из больницы с диагнозами:
дистрофия III степени, паратиф, остеомиелит. Ни одного волоса на
голове, но вшей белых, крупных 40 штук убили. Целый день сидели на
вокзале. Познакомилась с женщинами, которые объяснили: это трупная
вошь, к человеку здоровому не бежит…

В пять утра вышли из
поезда. Сын тяжелый, несу на руках, голову не может держать. Когда
добрались до дома, Валя на него посмотрела и заплакала: «Умрет…» Пришла
врач Ирина Александровна, укол сделала и молча ушла.

Кроня открыл глаза и сказал: «Я — молодец, даже не поморщился». И заснул…

А
в 9 часов утра пришли доктора: главврач госпиталя, профессор и
медсестра, осмотрели, дали рекомендации. Мы их, как могли, выполняли.
Только он все равно голову не держал, очень был слаб, не ел — только
пил молоко. День за днем немного поправлялся…

Я старалась
заработать. Девичьи гимнастерки делала, убавляя те, что были шиты для
мужиков. А заказчицы мне несли кто похлебку, кто кашу. А я, как умела,
все шила.

Сын умирал, как взрослый

На побывку приехал муж
и сообщил, что из саперов его переводят в машинисты, в Ленинград. «Я же
моряк, — сказал. — И паровозов не знаю». Начальник его даже обнял: «Это
еще лучше: принимай новенький катер в ЦПКиО, грузи в товарняк — и на
Ладогу!..»

6/VII 1942 г. Едем в Ленинград. Кроню должны положить
в больницу, а я сдаю кровь — надо детей подкормить… Сижу с сыновьями в
Институте переливания крови — там, где доноров кормят обедом. Хлебаем
суп, а нас военный корреспондент снимает и, улыбаясь, говорит: «Пусть
фронтовики посмотрят, как вы здесь, в Ленинграде…» Потом идем в
больницу Раухфуса. Там у меня берут документы, и Кроня уходит в палату.
Сын пролежал в больнице четыре месяца…

А 26/VII умер Феденька,
Федор Константинович. Я его взяла из яслей уже безнадежного. Умирал,
как взрослый. Вскрикнул как-то, глубоко вздохнул и выпрямился…

Я
его завернула в одеяльце-конверт, очень красивое, шелковое, и понесла в
милицию, где выписали похоронное свидетельство… Отнесла я его на
кладбище, здесь же нарвала цветов, в землю его положили без гроба и
закопали… Я даже не могла плакать…

1 июля 1942 года я пришла в
отдел кадров пароходства. Рассказала: дочь и сына похоронила. А муж
служит на Ладоге. Попросилась в матросы. Объяснила: карточек мне не
надо, я — донор, получаю рабочую карточку, а надо мне постоянный
пропуск на Ладогу. Он взял паспорт, поставил штамп, выписал пропуск до
Осиновца, осиновецкого маяка. Выписал постоянный билет во второй вагон
идущего туда поезда — бесплатный, и уже 10 числа я приехала в пункт
назначения. В порт меня пропустили. Мне объяснили, что катер, возивший
эвакуированных и продукты (хорошо, груз успели выгрузить), во время
бомбежки ушел на дно. А команда — капитан, механик и матрос — спаслись,
выплыли. Потом катер подняли, и теперь он в ремонте…

Катера шли
обычно в Кобону, везли живой груз… Время от времени я ездила в город.
Но взять с собой даже крупинки, даже пылинки муки не могла — если
найдут, тут же расстрел. Над пристанью, где лежат мешки с крупой,
горохом, мукой, самолет бреющим полетом пролетит, продырявит, в воду
запасы сыплются — беда!

Мой Костя делал закваску и пек оладьи —
к нам приходил весь пирс. Наконец, начальник порта распорядился
снабжать нас мукой и маслом. А то грузчики и военные доставали из воды
размокшую массу и — на плиту. Съедят, и тут же заворот кишок, умирают…
Сколько таких случаев было!

Так что я опять пришлась ко двору. У
меня две рабочих карточки: одну отдаю в детский сад, там довольны, за
Костюхой уход хороший, а другую карточку даю Вале. Как еду к деду, у
которого наши вещи, он меня капустой и ягодами балует. И еще дает
яблочки, я их в Ленинград, в больницу к Кроне. Угощу няньку, врача,
разнесу письма из Осиновца и обратно на Ладогу, в порт… Так и верчусь,
как белка в колесе. Улыбки людей — в подарок, да и муж рядом…

27/VIII.
Быстро лето прошло. Ладога бурная, холод, ветер, бомбежки усилились…
Плывем в Кобону. Груз выгрузили, недалеко от берега катер пошел ко дну.

Костю направили на водокачку (станция Мельничный Ручей). Сутки дежурит, двое — свободен…

Кроню
в то время из больницы имени Раухфуса перевезли в больницу на
Петроградку, сказали, что там сделают операцию. Положили его в женское
отделение. Женщины его полюбили — учили шитью, вязанию…

В конце декабря Кроне удалили кусок челюсти, в январе велели забирать домой.

3/I 1943 г. Снова ходила просить жилье, предложили пустующий дом в Мельничном Ручье…

Человек родился!

…Долго
не бралась за дневник — не до того было. Пошла к докторам. Они меня
осматривают, слушают, как ты там у меня растешь, а я с тобой
разговариваю, глажу тебя — мечтаю, чтобы ласковая росла, пригожая,
умная. А ты как будто слышишь меня. Костя кроватку уже тебе принес
плетеную — очень красивую, ждем тебя с великой радостью. Знаю, что ты —
дочка моя, растешь, знаешь, какой была Милетта…

Помню, блокада —
она братьев бережет. Я уйду, а они втроем одни. Как начнется бомбежка,
она всех — под кровать… Холод, голод, она последними крошками с ними
поделится. Видела, как я хлеб делю, и тоже делила. Оставит себе кусочек
поменьше, а горчицы побольше, как я… Страшно одним в четырехкомнатной
квартире… Как-то бомба во дворе разорвалась — стекла с соседнего дома
сыплются, а наш шатается…

…Я кровь не сдаю с мая месяца, так как
знаю, что это вредно тебе, моя ненаглядная доченька. Вышла за поленом,
мимо соседи идут — радуются, прорвана блокада…

Солдаты 63-й
Гвардейской дивизии подарили моему мужу Косте новую офицерскую шубу.
Полная изба народу, шум, шутки, счастье! Неужели позади блокада!

2/II
1943 г. Я говорю Косте: «Беги за врачом, начинается!» На плите стоит
12-литровая кастрюля с теплым кипятком, а в 7-литровой уже кипит вода.
А вчера, 1 февраля, меня смотрел врач, запустил капли в глаза, дал мне
йод, шелковую нитку в мешочке и сказал: «В госпиталь не ходи — там
дикий холод, и весь он завален покойниками, да и находится за 4
километра от дома…»

Вернулся муж, лица на нем нет. Не обнаружил
в больнице ни единого человека — видно, ночью тихо снялись… Люди ему
сказали, что слабых отправили в тыл, а тех, кто покрепче, — на фронт…

Схватки
уже нетерпимые. Дети спят в комнате, я стою в корыте, в Костиной
рубахе. Он — напротив меня, ножницы наготове… Уже держит твою головку,
уже ты у него на руках… Лицо у него светлое… Я беру тебя на руки. Он
режет пуповину, смазывает йодом, завязывает. Рядом ванночка. Льет на
головку воду — голова у тебя волосатая. Орешь, дети вскакивают, отец им
кричит: «На место!»

Заворачивает тебя, несет на кровать…

Я
моюсь, Костя берет меня на руки и тоже несет на кровать. А сам выливает
из емкостей воду, моет пол, моет руки и приходит смотреть, как ты спишь
в кроватке. Потом подходит ко мне, гладит по голове, желает спокойной
ночи, идет спать на кухонную скамью… Луна за окном огромная…

Утром
муж говорит мне: «Всю ночь не спал, слушал, как сопит дочь. И надумал:
давай назовем ее Надеждой и будем думать, что нас ждет Надежда и
радость».

---

Как известно, в блокаду животных и птиц в городе почти не осталась.Все были съедены.

И вот в одной семье чудом уцелел один кот и маленький попугай.
Кот уже не был похож на кота, никто, конечно, его не кормил.
Даже
не потому, что было нечего есть, а просто не было сил думать еще и о
животном. Он был страшный, худой, лохматый, но еще двигался.
Единственное,
за чем следила его маленькая хозяйка – это, чтобы всегда была закрыта
клетка с попугаем - кот голодал вместе со всеми и так же хотел есть.
Шел январь - по воспоминаниям переживших блокаду, - самый страшный
месяц, когда от голода умирало очень много людей.
Короче говоря, на
жизнь кота стал покушаться отец семейства, утверждая, что его
необходимо съесть, пока он еще не сдох, иначе сдохнут все остальные.
И девочка и мать слезно просили не трогать кота.
Отец злился, молчал, но терпение было уже на исходе.

Всё изменилось в один момент, когда члены семейства обнаружили, что клетка с попугаем открыта и попугая в ней нет.
Отец горько заметил, что, вот, дескать, берегли сокровище, а оно нагло сожрало птичку.
И тут девочка позвала всех в комнату и показала на стул.
Там, прижавшись друг к другу, грелись их два питомца.
Кот почти по-отечески и очень осторожно свернулся вокруг попугая.
Увидев эту картину, отец заплакал.
Ну, а кот стал, наверное, единственным котом в городе, кто вместе со всеми отмечал снятие блокады...

Из книги Гранина и Адамовича «Блокада»

---

A7       D7
Арбузы   Дыни
A7       D7
Арбузы   Дыни
E7       A7     
Покупаем
D7            E7 
ААААААААААААААААА 
A7            D7
ооооооооооооооооо
A7            D7
ззззззззззззззззз
E7            A7
ууууууууууууууууу
D7            E7 
еееееееееееееееее

---

сухая колбаса спасёт мир.
по-моему у меня гастрит.

---

а мне мои поляки прислали польскую военную фуражку завидуйте

2 года назад я им подарила по русской пилотке со значками.

---

Сказочка про жизнь.

Засыпая, я придумала сказку. Со смыслом.
Жил-был железный гвоздь. И однажды, он заржавел и погнулся.

@темы: Бред, Жизненное

---

стэп бай стэп
пока от монитора не ослеп

(с) Ленинград

---

Метко!

---

ЁБАНЫЕ ИНДЕЙЦЫЫЫ!!!!!!


мы снова переделываем про них сайт

грррррррр!!!!!!!!!!!!!!!

---

А сегодня я и волшебная/сумасшедшая/гениальная Левиафан сидели на склоне на берегу реки Москвы.
Рисовали. Пили заваренный боярышник из термоса. Французские булочки.
За что она меня любит? Я ей подарила цветок розовой орхидеи, зацветшей у нас, в мааааленьком (2 см) глиняном кувшинчике.

---

Щас расскажу просто усрачно-уржачную историю. Нарочно не придумаешь!
Так вот. Было как-то собрание владельцев разных старинных музеев-усадеб. Директор Шереметьевского дворца-- цыган, чем-то на Пушкина похож, фамилия соответственно цыганская, директор Ясной Поляны-- родственник Толстого, собсно с фамилией Толстой и директор усадьбы Шолохова- предок Шолохова- Шолохов. Так вот. Собрание собрали, ну, и как говорится, надо отметить. Чего таить, с размахом отметили, но, как всегда, русскому человеку, да и вообще людям с такими фамилиями, мало стало.
Пошли ещё за водкой. В магазин. А в магазине-приходят-а там драка. Ну, оказались в нужное время в нужном месте. И их тоже ментура забрала.
Спрашивают Толстого:
-Как Ваша фамилия?
-Толстой
-Да ладно, а я Лев Лешенко, паспорт давай!!
А в паспорте и правда-Толстой. Ну ладно.
Спрашивают Шолохова:
-Фамилия?
-Шолохов
-Да не смешно уже, харош, шутки тупые, паспорт!!!!
А он и вправду Шолохов
-0_0
и тут цыган говорит:
-Вам мой паспорт нужен?
-Нет-нет, ну что вы! мы же знаем, кто вы- Вы Пушкин!!

---

вас тоже интересует, если позвонить с домашнего себе же на домашний, там кто-нибудь ответит????




я прям не сплю уже много лет из-за этого вопроса!

а проверить- страшно......

---

3 часа ночи. До экзамена по истории США- 7 часов.

Я начинаю учить историю США

КТо здесь жестит???
Ссыкотно??

---

(с) От Юли. как всегда гениально.

Я хочу утром проснуться,взять телефон в руки

и увидеть "непрочитанное сообщение (1)"

Оно от тебя.

Ты просто ночью проснулся и понял,что без меня не можешь.

Просто подумал обо мне,или я тебе приснилась..

Или тебе что-то показалось...

и ты написал...

Я просто хочу понять,что я тебе нужна...©

---

в голове одни мужики.

---

кстати. Извинилась перед Атамашей.
reboot?

---

По-моему, я долбоёб. Через 2 дня экзамен по истории США.
А я а) не приступала
б) добавила симпатичного парня в контакте
в) завтра мы идём гулять
г) а я, блять, не приступалааааа!!!

---

Дикая Мята. УГ
Зато там ТАААКИИИЕ чудики были......)))))
Потом Я, Паштет и Машка отожгли у меня. во дворе. Орали песни. Гоп-стоп-оп! (с)
В три ночи с диким визгом раскручивались на карусели

---

Разорвало!!! я плакал